В разворачивающемся на наших глазах российско-турецком конфликте многие обращают внимание на личностное сходство двух президентов, хотя куда важнее не это родство, реальное или воображаемое, а значительная институциональная близость политических режимов России и Турции.































Обе страны можно отнести к гибридным автократиям: политическим системам, в которых рыночная экономика сочетается с авторитарными практиками правления и во многом с имитационными демократическими институтами.

Для таких систем характерна многопартийность, регулярные выборы и некоторый медийный плюрализм в сочетании с централизацией власти, высоким уровнем коррупции и подавлением оппозиции. Чем ближе гибридная автократия к демократическому краю спектра, тем менее имитационны ее демократические институты.

В Турции на сегодняшний момент политическая система свободнее, и там существует реальная выборная борьба. Только на минувших парламентских выборах 7 июня правящая Партия справедливости и развития (ПСР) впервые за 12 лет потеряла конституционное большинство, набрав всего 41% голосов (259 мест из 550).

В России сейчас такое трудно себе представить. Президенту Турции было необходимо конституционное большинство для изменения действующей Конституции и смещения турецкой политической системы в сторону президентской республики, но он этого результата не получил.

Пришлось распускать парламент и назначать новые парламентские выборы, которые прошли 1 ноября. На них ПСР получила 49,5%, что дает ей 317 мест из 550. Это еще не конституционное большинство – для него требуется 376 голосов, но до него осталось совсем немного. А это, как говорится, вопрос решаемый, особенно с учетом внешней и внутриполитической обстановки в Турции.

Как Эрдогану это удалось?

Знакомые методы

Одно из свойств гибридных режимов – абсолютная риторическая свобода. Власть может говорить все, что угодно, и никак не связывать эти разговоры с объективной реальностью. Так как такие режимы стремятся контролировать медиа, то в публичном поле им никто не противостоит, просто некому. Поэтому их пропаганда обладает такой «свободой слова», которая никому не снилась в демократическом государстве.

Президент Турции использовал методы, которые хорошо знакомы нам в России, – запугивание оппозиции и прессы, использование националистической и патриотической риторики и активное участие в военном конфликте по соседству. Любая чрезвычайная обстановка, любые военные и террористические угрозы, реальные или воображаемые, всегда способствуют укреплению центральной власти.

Этот эффект виден даже в демократических системах: после каждого крупного теракта происходит расширение полномочий спецслужб. Но в автократиях и полуавтократиях «торговля угрозами» может стать основным инструментом внутренней политики.

Все эти реалии нам вполне понятны. Да, Турция – страна НАТО. Но это никому не мешает развивать антиамериканские настроения, так же как антиевропейская риторика успешно практикуется в России, несмотря на то, что ЕС – наш главный торговый партнер.

Турция тоже борется с НКО, которые называются иностранными агентами. Вообще, мы все тут не очень оригинальны: за последние 15–20 лет большинство промежуточных полу- и автократий ввели похожие законодательные меры по ограничению гражданской активности.

Названные факторы позволили Эрдогану перевернуть электоральную ситуацию в свою пользу и значительно улучшить свой летний результат. Соответственно, он будет расширять свои полномочия посредством новой Конституции, которая выносится на референдум.

Четыре отличия от России

Мы сказали о сходствах России и Турции, поговорим теперь о различиях.

Отличие первое: сейчас экономическое положение Турции выгоднее российского – это не ресурсная экономика, не петрократия. Столпы турецкой экономики – туризм и торговля, в том числе сельхозпродуктами. Их основной торговый партнер – ЕС, а внутри Европейского союза – Германия. Поэтому разговоры о том, что своими санкциями мы сейчас подрубим им экономику, нереалистичны.

Действительно, Турции экономически невыгодно ссориться с Россией, как и России невыгодны санкции против турецких товаров, которые автоматически приведут к новому витку продуктовой и потребительской инфляции.

Тем не менее иной экономический уклад – более низкая доля государства в экономике, не столь тотальная зависимость граждан от федерального бюджета – делает положение турецкого президента чуть сложнее, чем российского. У него нет такой свободы рук в принятии экономических решений.

Про петрогосударства известна такая вещь: если цена барреля нефти опускается ниже определенной отметки, их внешнеполитическая агрессивность ощутимо снижается (модель Хендрикса).

Если цена поднимается выше $77 за баррель – петрогосударство становится агрессивнее своих соседей. Если цена опускается ниже $33, то такие режимы становятся куда более миролюбивы, чем их не экспортно ориентированные соседи. Сейчас мы находимся ближе к $34, чем к $77.

Второе отличие: в Турции иная демографическая структура и куда выше процент молодежи среди населения. Поэтому турецкая политика потенциально может быть агрессивнее российской. Высокая доля молодежи в демографической пирамиде в целом коррелирует с экспансионистской политикой. Это не прямая зависимость, но фактор, могущий иметь влияние.

Третье отличие: в Турции религия является куда более значимым фактором, чем у нас, там есть реальные религиозные фанатики и религиозные лидеры. Если в России церковь является государственным департаментом и большинство религиозных православных фундаменталистов, которых нам демонстрируют, активны ровно настолько, насколько им позволяют их кураторы, то в Турции это не так.

Нынешний турецкий политический режим – наследник Ататюрка, светского реформатора. Но этот режим испытывает влияние общего традиционалистского поворота, который, судя по всему, происходит в исламском мире и под влиянием которого светские мусульманские режимы смещаются в большую религиозность. Для турецкого населения религиозный вопрос – это серьезный вопрос, влияющий на их поведение.

Четвертый фактор различия – принципиально иная роль армии. В России еще с послевоенных времен армия не является самостоятельным политическим актором. Спецслужбы являются, а армия – нет. Не будем сейчас входить в причины этого явления – ситуация может измениться, но пока она такова. В Турции армия является значительным стейкхолдером в политической системе и оказывает влияние на то, что происходит.

Все эти различия говорят об одном: президент Турции не обладает такой полнотой власти, какой обладает российский президент. И у него не будет такой свободы импровизации. К тому же членство в НАТО тоже связывает руки, так как накладывает ряд ограничений на возможные действия.

России полезно посмотреть в зеркало и увидеть, как подобная внешнеполитическая стратегия выглядит со стороны: символические шаги, за которые люди расплачиваются жизнью, вхождение в штопор, из которого трудно выйти, притом что каждый следующий шаг все менее и менее экономически выгоден. И как выглядит использование внешнеполитических рычагов для внутриполитических целей. Чего ждать?

За родную Турцию

Ситуация не очень хорошая. Россия привыкла иметь дело с такими внешнеполитическими контрагентами, иронически называемыми «нашими западными партнерами», которые действуют согласно писаным и гласным правилам. Теперь мы столкнулись с политической системой, чрезвычайно похожей на нашу.

В ближайшем будущем мы много наслушаемся такой риторики, которую в большом количестве производили самостоятельно по отношению к другим. Будет перевод всех процессов на личный уровень – соперничество и примирение двух президентов, эдакие подростковые мужские игры.

Будет некая эскалация угроз: разговоры «вам без нас никуда» мы слышим уже с обеих сторон. Возможно, в жертву будет принесен «Турецкий поток», который, правда, и до этого не особо подавал признаки жизни, что делает его подходящей символической жертвой.

Скорее всего, у Эрдогана получится реализовать план по усилению собственного внутриполитического влияния, если турецкое общество этому активно не воспротивится. Тут срабатывает эффект, характерный для любого социума, – «единение вокруг флага» в ситуации реальной или воображаемой внешней угрозы. Турецкое общество не особо богато демократическими традициями – и, скорее всего, поддержит в такой момент своего президента.

Будучи политиком того же типа, что и Путин – то, что называется survivalist, – он чует выгодную для себя ситуацию и умело использует ее. Эрдоган уже это сделал очень ловким образом с парламентскими выборами и пока удачно повторяет ту же тактику в преддверии конституционного референдума.

К слову, по таймингу референдума мы можем приблизительно предсказать, сколько еще времени Турция захочет поддерживать напряженность в отношениях с Россией. Понятно, что лучший аргумент для расширения президентских полномочий – необходимость защищать родную Турцию от российской агрессии.

Екатерина Шульман,
политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС

caucasreview.com